СНОВА в ЧИКАГО

​     .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   

1 августа 1897

   Мой добрый гений — князь Енгалычев. Благодаря его связям и рекомендации с середины июля приступил к тренировкам непосредственно в отряде черных гусар под руководством лейтенанта Вильяма Брэйнарда!  Худощавый, высокого роста, с длинным горбатым носом и серыми глазами навыкате, он был образцом военной дисциплины, строгим и требовательным до мозга костей строевым офицером, глубоко ненавидящим и презирающим все штатское. Лейтенант неустанно повторял с первой тренировки, что мы должны быть образцом подлинной военной выправки не только в седле, но и на службе, и дома, иначе нам нечего делать в отряде.

   Вечером после занятий возвращаюсь домой разбитым и до того усталым, что сил хватает лишь добраться до постели. Особенно тяжело дается наука верховой езды без стремян, когда в седле нужно держаться только усилиями коленей. Вначале это у меня выходило плохо, в особенности после того как раздавалась команда «add trotters». Невольно в поисках более устойчивого положения я начинал прижимать к бокам лошади ступни ног, ей это не нравилось, она начинала взбрыкивать, нарушая дистанцию и вызывая громовой окрик Брэйнарда: «Hussar Raylan, keep a distance, keep a balance!»

   Закусив губу, впивался что есть силы коленями в скользкие крылья седла, но я был слишком легок, и снова чувствовал, что болтаюсь в седле, вызывая новые окрики лейтенанта. За два дня таких экзерсисов мои колени оказались разодранными в кровь, образовались ссадины и весьма болезненные подтеки. Но все физические трудности уходили на второй план, когда я слышал команду: «Hussar Raylan add trotters!» — ГУСАР  Райлан, прибавить рыси!   

 

11 сентября 1897

   На днях переехал на новую просторную квартиру с двумя спальнями, гостиной, кабинетом, кухней и ванной в престижном районе Чикаго на California street. А главное, переехал туда не один, а со златокудрой Женни — уроженкой Варшавы Евгенией. Решил попробовать начать жизнь добропорядочного семьянина. Не знаю, как это у меня получится, поскольку от ночных пирушек и встреч с веселыми подругами отказываться не собираюсь.

   Познакомился с Женни еще в Нью-Йорке, но тогда серьезных намерений у меня не возникло, ограничился легким флиртом, парой вылазок в ресторан и театр. Выглядела она прекрасно: высокая грудь, точеная талия, изящные ножки и роскошные вьющиеся золотистые волосы, обрамлявшие миловидное лицо с очаровательными ямочками на щеках и детскими припухлыми губами. Я называл её «моя Лорелея». Женни  недоставало душевной тонкости, земные радости были для нее намного важнее духовных, ни литература, ни искусство её не волновали. Но все эти недостатки отходили на второй план по сравнению с её прелестями.

   После моего отъезда из Нью-Йорка мы иногда переписывались, а в августе она приехала в Чикаго якобы навестить свою тетю. Хотя, уверен, ею двигало желание повидаться со мной, а не с теткой. Однажды взял её на тренировку по выездке и, увидев, с каким восторгом Женни смотрела, как я твердо держусь в седле на гарцующей лошади, подумал, что она может стать мне верной подругой. Упрашивать Лорелею не пришлось, она с радостью согласилась стать моею женой, а когда узнала, что мои доходы позволят нам жить в благоустроенной квартире и ей не придется работать, вся засияла от радости.

Мы не венчались и брак не регистрировали, я настоял, что сделаем это позже. Свадьбу отметили вдвоем изысканным ужином в лучшем чикагском ресторане «Tip Top Inn» на Мичиган-авеню. Когда вернулись домой счастливые и хмельные, Женни бросилась мне на шею в предвкушении волнующих любовных радостей. Пришлось сказать ей, что близость между нами сейчас невозможна, ей придется подождать, пока я не излечусь от чахотки, иначе она может заразиться и угаснуть во цвете лет.

   Я не лукавил, врач диагностировал у меня раннюю стадию этой жестокой болезни…

 

5 октября 1897

   Прошедшая неделя ознаменовалась одним из наиболее важных событий в жизни — я стал полноправным членом отряда гусар! На это ушло более полутора лет тренировок и почти все накопления за год.

В ателье военного портного Бенеша, который когда-то одевал кавалеристов в Будапеште, были пошиты на заказ: доломан с расшивкой золотистым шнуром, hussars riding-breeches и зимняя шинель. В магазине офицерского обмундирования Штейнберга приобрел золотистую перевязь, эполеты, гусарскую фуражку, парадную фуражку с султаном, именуемую здесь shako, мягкие сапожки, перчатки, краги, широкую кожаную портупею, седло, шпоры, sabretache, синий saddlecloth, окантованный тремя белыми полосами, настоящую саблю с ножнами и многие другие необходимые для службы в эскадроне вещи.  

   Когда в первый раз надел на себя всю эту амуницию, за исключением седла и вальтрапа, и посмотрел в большое трюмо, стоявшее в гостиной, мне сделалось удивительно радостно и вместе с тем как-то жутко при мысли, что этот стройный и элегантный гусар в черных чакчирах с саблей на боку, который глядел на меня из глубины зеркала, — не кто иной, как я сам собственной своей персоной!

   Дороже всего обошлась личная лошадь. Главными требованиями к ней были вороная масть и рост не менее пяти футов в холке. Вместе с привратником нашего дома Ноксом, пожилым капралом кавалерийского полка в отставке, объездил с десяток чикагских конюшен, прежде чем сделал свой выбор.

   Однажды я вошел в денник, где стояла огромная вороной масти кобыла. Почувствовав незнакомца, она глубоко втянула в себя воздух, звучно выпустила его из напряженных ноздрей и, скашивая свой выпуклый глаз, пристально посмотрела на меня, нервно переступая с ноги на ногу. Чем ближе я подходил, тем более она волновалась. Но когда, едва дотянувшись, погладил её крепкую напряженную шею, мускулы лошади на мгновение затряслись, а потом расслабились. Она прижала острые уши и вытянула ко мне мощную черную губу, как бы желая поймать меня за рукав, словно хотела что-то сказать о своей нелегкой лошадиной жизни. В этот момент я почувствовал, что мы нашли друг друга.

Нельзя сказать, что Фиона, — так звали эту кобылу, — была безукоризненна по статям. При большом росте и большом весе у нее были маленькая голова и излишняя ширина в подпруге, зад был немного свислый, а в передних ногах была незначительная косолапина. К тому же, как успел выяснить Нокс у одного из конюхов, кобыла была исключительно норовистой, могла сбросить с себя не полюбившегося седока, когда пребывала в плохом настроении. Один из них при падении сломал ключицу и несколько ребер, из-за чего Фиону прозвали male killer!  

   Нокс стал отговаривать от покупки, говоря, что «жизнь дороже». Но когда я узнал, что Фиона была потомком орловского рысака редкой для этой породы вороной масти, который был приобретен в русском отделе на Колумбовой выставке, все сомнения отпали. И пока я ни разу не пожалел о своем выборе. В ней чувствовалась благородная кровь. Казалось, Фиона не говорит только потому, что устройство её горла и рта не позволяет ей этого.

   Придя домой после покупки, стал перечитывать «Анну Каренину», в особенности те отрывки, где Вронский общается со своей караковой Фру-Фру. Как тонко, со знанием дела Толстой говорит о взаимоотношении человека и лошади. А читая его «Холстомер», думаешь: уж не был ли автор в одной из своих жизней лошадью?

 

7 октября 1897

   Заметил, что, описывая в дневнике свою покупку, невольно стал говорить цитатами из «Анны Карениной». Фиону называю теперь Фру-Фру.